Белорусы в войне за Крым и предсмертное письмо князя Паскевича

Война на Крымском полуострове в середине XIX века, как и сегодняшний конфликт, имела своим эпицентром все ту же точку — Севастополь. Вокруг этого морского города-крепости пролилось море крови, в том числе и уроженцев Беларуси.

Царский любимец из Гомеля

Во время работы в Российской государственной библиотеке в Москве (бывшей «Ленинке») мне удалось обнаружить в отделе рукописей уникальный документ — предсмертное письмо князя Паскевича.

Именно Иван Паскевич, светлейший князь Варшавский, владелец Гомельского имения, командовал в Крымскую войну русской армией на западных границах. Сегодня в Гомеле на уровне официальной идеологии формируется настоящий культ этого фельдмаршала Российской империи. Кстати, во времена Николая I он был первым фаворитом царя и считался лучшим полководцем своего времени.

Но именно на Паскевича возлагали вину за проигрыш Дунайской и Крымской кампаний. Русские войска под командованием Паскевича не смогли взять турецкую крепость Силистрия на Дунае и отступили из Молдавии. Вскоре русская армия под командованием еще одного светлейшего князя — Меньшикова, потерпела поражение на реке Альме от союзников, высадившихся в Крыму. Одной из причин поражения было то, что российские войска вдвое уступали противнику в численности.

И здесь у многих может возникнуть «детский» вопрос: почему, воюя на своей территории, русские генералы не могли собрать достаточно сил? Ну не хватало в царской России современных винтовок, но мужиков-то было в достатке! Мужики, конечно, в стране были, только вот при крепостническом принципе рекрутского набора в армию всеобщая мобилизация как таковая была невозможна.

Но даже имеющиеся кадровые части в Крым вовремя не перебросили. И одним из основных виновников этого стратегического просчета был главнокомандующий Иван Паскевич.

Но почему царский любимец Иван Паскевич, герой Смоленска и Бородино в 1812 году, гроза иранских и турецких армий, усмиритель восстания в Польше в 1831 и в Венгрии в 1849 году, в Крыму и на Дунае вдруг «дал осечку»?

Главнокомандующий — против войны?

С самого начала войны с Турцией на Дунае в 1854 году главнокомандующий Паскевич стал придерживаться пассивной тактики. При этом князь Варшавский просто игнорировал распоряжения самого царя, требующего активных действий своей армии.

Под давлением императора русская армия весной 1854 года все же осаждает турецкую крепость Силистрия. Но вот Паскевичу, получившему контузию и находившемуся в тылу, приходит письмо от царя. Император Николай все же внял пессимистическим уговорам своего любимца и согласился снять осаду Силистрии. Послание от императора приходит в тот самый момент, когда русские войска уже пошли на штурм крепости. К этому времени турецкий командующий Муса-паша уже убит бомбой — прямо во время молитвы, а главный форт Араб-Табия взорван. Получив царское письмо, Паскевич в ту же минуту послал своего адъютанта с приказом немедленно начать отступление. Безуспешная осада Силистрии стоила русской армии полтысячи убитых и полторы тысячи раненых.

А в турецком порту Варна войска Англии и Франции уже готовятся к высадке в Крыму. Но Паскевич не обращает на них внимания. Он по-прежнему считает необходимым держать свои основные силы у западной границы, на Дунае и в Польше. А когда командующий Дунайской армией князь Горчаков все же распорядился перебросить в Крым 16-ю дивизию, это вызвало взрыв гнева у Паскевича. И вот, дождались. Когда в сентябре 1854 года союзники «неожиданно» высадились в Крыму, на реке Альме их встретили всего две русские пехотные дивизии. А будь на то воля Паскевича, на одну дивизию в Альминском сражении было бы еще меньше.

Что же случилось? Сказался возраст светлейшего князя? Или ему интриги завистников мешали? А их у безродного выходца из полтавских то ли казаков, то ли мещан всегда хватало. Говорили разное. Но лучше всего обратиться к первоисточнику — послушать самого Паскевича.

Прощальное письмо светлейшего князя

В своем предсмертном письме, более полутора века пролежавшем в разных архивах, князь Варшавский должен быть предельно откровенен. Письмо написано тому самому подчиненному-ослушнику — князю Михаилу Горчакову, которого Паскевич считал своим воспитанником.

Как мы уже говорили, в апреле 1854 года во время рекогносцировки под Силистрией Паскевич был контужен пролетавшим мимо турецким ядром. Старый фельдмаршал еще оставался в войсках до конца перестрелки, но в дрожках ему стало плохо. Контузия сама по себе была нетяжелой, но главнокомандующий сильно расхворался. Вскоре князь был вынужден покинуть действующую армию: Паскевич уехал в свое имение в Гомель.

Здоровье князя Варшавского продолжало стремительно ухудшаться. 16 сентября 1855 года он берется за перо. «Буду с Вами откровенен, как всегда, буду говорить Вам по убеждению. Вот уже другой месяц, как я серьезно болен, желудок ничего не принимает, и поэтому слаб до крайности. В болезненном моем положении я и в письмах к Вам не в силах уже выбирать слова, чтобы смягчить иногда мою мысль», — сразу же предупреждает бывшего подчиненного Паскевич.

Из дальнейшего изложения мыслей князя становится ясно, почему он не хотел решительно действовать против турок на Дунае — Паскевич просто боялся этим спровоцировать вступление в войну Австрийской империи и Прусского королевства. А также — наступление экспедиционных войск Англии и Франции, которое все равно состоялось. Оказывается, еще 27 февраля 1854 года, до штурма Силистрии, Паскевич направил царю докладную записку, где высказал предположение, что в войне будут участвовать Австрия и Пруссия, которые нанесут русским фланговые удары. «Мы удержаться не сможем ни в Польше, ни в Литве», — без всякого оптимизма сообщал Паскевич Николаю. И в связи с этим предлагал императору принять ультиматум союзников: «Отступая, мы не отдаем своей земли, но возвращаемся на свои границы». В контексте последних событий любопытно, считал ли князь Варшавский, граф Эриванский полуостров Крым «своей землей»?

Михаил Горчаков был храбрым, заботливым к солдатам генералом — они звали его «добрый князь». Но одновременно рассеянным, суетливым, близоруким человеком, совершенно подавленным своим бывшим «отцом-командиром». Паскевич же, в свою очередь, не терпел в подчиненных инициативности и во всем видел «подсиживание» его особы. Но волею судьбы побывав руководителем обороны Севастополя, князь Горчаков все же осмелился вступить в полемику со своим бывшим деспотичным начальником. Видимо, в письме к князю Паскевичу Горчаков утверждал, что именно стойкая защита Севастополя предотвратила военное вмешательство Австрии и Пруссии. Но светлейший князь был с этим категорически не согласен: «Нет, Ваше Сиятельство, не геройская оборона Севастополя остановила австрийцев, а благородная твердость короля Прусского, великодушно забывшего все наши непростительные насмешки, даже дерзости, которые мы столь безрассудно ему делали в 1848 и последующих годах, еще помогли наши крепости в Польше…».

Ведь сам Паскевич, наместник Царства Польского, курировал строительство крепостей на западной границе, в том числе — и Брестской крепости. Однако сценарий с вмешательством германских государств в случае военных успехов России, начертанный князем Варшавским и определивший его осторожную тактику, так и не сбылся. Но Паскевич продолжает защищать свою последнюю позицию. Как и Николай I, он верил (или делал вид, что верит?) в «благородство» коронованных особ, исходящих якобы из соображений крови и чести, а не из интересов своей торговли и промышленных и аграрных магнатов. Пруссия действительно тогда не вмешалась в войну — и Австрии это сделать не позволила. Но только лишь потому, что пруссаки сильно не желали усиления своего ближайшего конкурента — Франции.

«История и потомство отдадут вам справедливость…»

Своего бывшего подчиненного Горчакова князь Паскевич по привычке строго распекает и за неудачную оборону Севастополя. Главное обвинение в адрес последнего командующего Крымской армией заключается в том, что 4 августа 1854 года в сражении на реке Черной Горчаков «пошел напролом (по-русски на авось) атаковать позицию, которая, как вы сами говорили, сильнее севастопольских укреплений». На это Михаил Горчаков отвечает, что это «наступление было в видах Государя Императора». И при этом сравнивает сражение на реке Черной с Бородинской битвой, также данной для успокоения общественного мнения России.

Но мнению Паскевича, Николай I, настаивающий на безрассудном наступлении на реке Черной, ставшим поистине «черным днем» для русской армии, ни в чем не виноват. Дескать, находясь в Петербурге, царь ничего не знал. Вся вина, оказывается, лежит на князе Горчакове — ему «должно было не подчиниться Государю, и тогда бы на душе вашей не лежала кровь 10 тысяч жертв, погибших на Черной… За правду не лишились бы милости Николая, но и возвысили бы себя в глазах Александра II, до которого доступны слова истины».

Но если абстрагироваться от прежних «заслуг» Паскевича в расправе над декабристами и в подавлении народных восстаний, то с этого момента его слова вдруг начинают звучать с трагическими и даже с пророческими нотками:

«История и потомство отдадут вам справедливость, и чувства сии неоценимы, когда наступает тяжкая минута расставания с жизнью. Говорю вам по опыту, ибо вижу мое бедственное положение.

Хоть Провидению угодно послать мне конец мучительный, но я встречаю смерть без страха и ропота, в уверенности, что соотечественники мои отдадут мне справедливость, когда убедятся, что в предвидении всех несчастий, обрушившихся ныне на Россию и которые можно было предупредить, — я умел, как увидели ныне, говорить правду покойному Государю, за которую заплатил моей жизнью. Но что такое моя жизнь и страдания, когда речь идет о России?

Несчастия, которые могут постигнуть Россию в случае (продолжение войны. — TUT.BY) будут неисчислимы и не скоро загладятся. Если бы было можно их предупредить хотя бы некоторыми уступками, которые всегда будут сравнительно менее важны и впоследствии, при благоприятных обстоятельствах, вознаграждены?

Конечно, больно для самолюбия каждого русского решиться теперь уступить; но со временем Россия поймет, что от того зависела ее судьба, и благословит, как спасителя, того, кто великодушно пошел теперь на пожертвования».

Есть в этих строках и одно «темное» место — напротив фразы Паскевича о его правде для царя, за которую он «заплатил жизнью», кто-то на полях красным карандашом поставил знак вопроса. Что имел в виду умирающий князь? Что его смерти кто-то содействовал? Контузию под Силистрией? Или просто интриги недоброжелателей? Сам же царь Николай, не пережив поражения в войне, фактически покончил с собой, намеренно выехав на парад в сильный мороз в одном мундире.

Но сколько сотен тысяч солдат и офицеров российской армии: русских, белорусов, украинцев, поляков, казаков и даже обрусевших немцев, — самоотверженно и мужественно сражаясь с врагом, сложили свои головы по вине бездарного высшего командования? Сколько казенных средств ушло не на армию, а в карманы вороватых чиновников и плутоватых поставщиков из купцов и помещиков? Нет, не британцы и французы в союзе с сардинцами и турками победили храброго и стойкого русского солдата. Но крепостные порядки, земельные олигархи, тупые бюрократы и алчные взяточники — в собственном тылу.

И в словах Паскевича тоже есть горькая правда. Даже он, бывший оплотом режима личной власти царя с его деспотизмом, к концу жизни понял, что России больше всего нужны «слова истины».

Правда, «истина» князя Варшавского заключалась в том, что российское государство должно временно отказаться от активной внешней политики, а по итогам проигранной войны — фактически капитулировать. Российское же общество восприняло жестокую правду Крымской войны по-другому — как сигнал о том, что порядки в стране надо менять. Ответом нового царя Александра II на этот «вызов» была отмена крепостного права, военные и гражданские реформы. Но последние оказались слишком слабыми и непоследовательными. И уже социальная революция понадобилась стране после их неудач.

Крымская война унесла жизни полумиллиона человек и стала предтечей мировых войн. Поэтому послание-предупреждение князя Паскевича, написанное перед лицом вечности и адресованное потомкам, как и другие уроки той далекой войны, кажется актуальным и сейчас.

Историческая справка: белорусские части в Крымской кампании
После неудачного сражения на реке Альме в сентябре 1854 года русская армия отступила к Севастополю и принялась спешно укреплять город. В числе прочих на помощь осажденной крепости подходили и полки белорусского формирования. В том числе — 6-й запасной батальон Минского пехотного полка, 5-й и 6-й резервные батальоны Литовского и Виленского егерских полков — в дополнение к уже бывшим здесь брестским и белостокским резервистам. Подошла и целая «белорусская» 7-я пехотная дивизия, в состав которой входили Смоленский и Могилевский пехотные и Витебский и Полоцкий егерские полки. Это было достаточно ценное пополнение — могилевцы, смоленцы и белорусские егеря уже имели боевой опыт. Причем успешный.

В марте 1854 года они форсировали Дунай у Измаила и в упорном бою разбили турок. Когда первая атака на турецкие укрепления едва не захлебнулась, командир Могилевского полка полковник Иван Вознесенский выхватил у знаменосца полковое знамя и под сильным огнем первым ворвался на батарею противника. А священник Могилевского полка Иоанн Пятибоков поднял солдат в атаку с крестом в руке. Пятибоков был дважды контужен и стал первым православным священником, награжденным боевым орденом Святого Георгия.

В одной из вылазок 24 октября под Севастополем солдаты Минского пехотного полка захватили французскую батарею. При этом деле отличился командир 1-го батальона майор Иван Евспавлев, получивший орден Св. Георгия 4-й степени. Но уже в марте храбрый майор был тяжело контужен, а через год, уволенный в отпуск, скончался. Тяжело раненный на Альме, но не вышедший из боя командир Минского полка Приходкин был произведен в генерал-майоры. Но бесталанный главнокомандующий князь Меньшиков, по мнению исследователя Крымской войны Сергея Ченныка, не простил командиру Минского полка невыполнения его бездумных приказов и отправил новоиспеченного генерала в отставку.

Надо сказать, что хотя полки императорской армии, имевшие «территориальные» названия «Минский», «Могилевский» и так далее, и не комплектовались строго по региональному принципу, но соответствующие губернские администрации и городские думы часто шефствовали над этими частями. При своем формировании Могилевский пехотный полк, например, был укомплектован рекрутами из Могилевской губернии. Впоследствии, как писал военный историк генерал-лейтенант Юрий Иванов, «до Октябрьской революции 1917 года дворянство и купечество Могилевщины совместно с другими сословиями ежегодно 30 августа снаряжали представительную делегацию на очередной полковой праздник Могилевского 26-го пехотного полка». Аналогичные связи с одноименными полками поддерживались и в Витебске, и в Полоцке. Определенное количество рекрутов и в дальнейшем также могло набираться на их «именных» территориях. Поскольку современная Гомельская область в то время входила в состав Могилевской и Минской губерний, то солдаты с территории нынешней Гомельщины могли сражаться под знаменами и Могилевского, и Минского пехотных полков.

Юрий Глушаков, TUT.BY, 19 октября 2015

Источники, использованные автором статьи:

«Паскевич, князь Иван Федорович. Предсмертное письмо к князю Горчакову Михаилу Дмитриевичу от 16 сентября 1856 года». Российская государственная библиотека, отдел рукописей.

Восточная война 1853−1856 гг. Генерал-лейтенант А. М. Зайончковский// История русской армии и флота. М., 1911

Сергей Ченнык. Крымская кампания (1854−1866 гг.) Восточной войны (1853−1856 гг). Часть II. Альма. Севастополь. 2011.

Керсновский А. А. История русской армии. Белград, 1934.