Гомельский мещанин «царских кровей»

Российский трон «раскачивали» не только разночинцы и пролетарии, но и… незаконорожденные монаршьи отпрыски.

…14 февраля 1901 года министр народного просвещения Российской империи Николай Павлович Боголепов заканчивал приём посетителей. Дверь в кабинет приоткрылась, и на пороге появился опоздавший — скромно одетый молодой человек. Этот незадачливый проситель был болезненно бледен, его лицо подёргивалось, а руки заметно дрожали. Коротко изложив служителю суть своего вопроса, юноша прошёл на указанное место дожидаться внимания министра. Боголепов тем временем обходил последних посетителей, вдумчиво выслушивая их просьбы.

Рядом с юношей стоял черниговский городской голова, ходатайствовавший об открытии в городе реального училища. Министр его идею не поддержал: «Предоставьте нам удостоверение от помещиков и дворян, что они будут отдавать в училище детей… Мы не желаем открывать училища для разночинцев». Услышав слова министра, молодой человек вздрогнул, лицо его напряглось. Боголепов наконец перевёл взгляд на нервного юношу: «Ну-с, а вы с чем пожаловали?» Взял протянутое прошение, затем, словно вспомнив о чём-то вновь повернулся к Черниговцу… Раздался выстрел.

Боголепов пошатнулся и беззвучно упал на пол. Охрана молниеносно схватила молодого террориста. Он не сопротивлялся и только тихо произнёс: «Не бойтесь, я не уйду, я сделал свое дело».

Тяжелораненый министр был доставлен домой и спустя две недели скончался в страшных мучениях. Его убийцей оказался не кто иной, как правнук императрицы Екатерины. Правда, широкой общественности этот юноша стал известен как гомельский мещанин Пётр Владимирович Карпович.

Издержки родословной

Пётр Карпович был внебрачным сыном, внебрачным внуком и внебрачным правнуком. Основу его «пикантной родословной» заложила знаменитая самодержица Екатерина II. Одна из её «незаконных» дочерей родила от князя Безбородко внебрачного сына. Мальчику дали имя Александр Савельев и звание дворянина. Отстранённый от двора и высшего света, лишённый привилегий своих родителей, Савельев тайно мечтал о возмездии и о справедливости — естественно, в собственном понимании справедливости. Это был человек с обострённым честолюбием и ярой ненавистью ко всем входящим в правящие круги. И потому известие о первом террористическом акте в России — убийстве Верой Засулич генерала Трепова — искренне восхитило его.

Под старость лет в 1875 году у бездетного прежде Савельева появился незаконнорожденный сын — Пётр Карпович. Однако, активно участвуя в воспитании мальчика и подарив его матери, Агафии Филипповой, хутор под Гомелем, Савельев так и не признал Петра своим сыном официально. Почему? Это осталось загадкой даже для сводной сестры Карповича. Мальчику дали фамилию «опозоренного» мужа матери — бедного дворянина Пинского уезда Владимира Карповича. Ну а поскольку Агафия Филиппова была женщиной неблагородного происхождения, рождённому вне брака младенцу уже не полагалось дворянского звания. И в «табели о рангах» Карпович имел скромное знание «гомельского мещанина».

На пути к убийству

Обиженный на весь мир и считавший себя изгнанным из высшего света в глухое белорусское имение Савельев имел огромное влияние на своего малолетнего сына. Пётр как губка впитывал в себя взгляды и убеждения отца. И с возрастом его характер стал невыносимым для окружающих. Он был резок и упрям, чрезвычайно правдолюбив. Первые конфликты с властями начались у него ещё в Гомеле, во время учебы в гимназии. «В Гомеле, — вспоминала сводная сестра Карповича Любовь Москвичева, — он видел нищету, бесправие еврейского народа, что сделало его навсегда горячим защитником этой нации». Карпович протестовал по каждому поводу, имевшему место в гимназии. И находил большую поддержку у своего любимого учителя Смирнова, славящегося вольнодумством и критическим складом ума. В итоге Карповича «попросили» перевестись в другую гимназию, в Слуцк.

Дважды Карповича исключали из университетов. Как вспоминали профессора Московского университета, где он учился на отделении естественных наук физико-математического факультета, юноша приходил на лекции лишь для того, чтобы пообщаться со студентами-вольнодумцами и обменяться нелегальной литературой. На экзаменах не появлялся. Называл это ещё одной формой протеста против властей и существующих политических порядков. Однако либеральная система образования царской России давала шанс нерадивому студенту окончить университет и оставила его на курсе на второй год. Но из МГУ Карповича всё же исключили. И не из-за провала очередной сессии, а за участие в политической манифестации.

Интересно, что Боголепов, которого он потом убьёт, однажды вмешался в судьбу опального «бедного студента». После исключения из Московского университета Пётр жил у матери на хуторе, работал наравне с батраками и отчаянно мечтал вернуться в столицу. Он настойчиво писал прошения во все инстанции и каждый раз получал отказ. Так продолжалось два года, пока вдруг сам министр народного просвещения Николай Боголепов не разрешил Карповичу испытать свои силы в Юрьевском университете. Карпович не замедлил воспользоваться «амнистией». Впрочем, с учебой у него опять не сложилось. Учиться было просто некогда, поскольку стиль жизни и убеждения Петра не изменились. Весьма скоро гомельчанин вновь был исключён из университета за участие в студенческих волнениях.

Накануне

Вторично высланный на родительский хутор Пётр принял судьбоносное решение. Он продал дом отца и на вырученные деньги уехал в Германию.

…Расследуя убийство министра, полицейские агенты писали, что в
Берлине Карпович учился в одном из университетов. Но опять же — на занятия не ходил. Чаще всего его замечали в Королевской библиотеке, где, судя по всему, он интересовался российскими газетами. Тайные источники сообщали, что «гомельский мещанин» осуществлял пересылку нелегальной литературы в России. Однако все попытки охранки определить, какая же политическая организация делегировала Карповича из Германии в Петербург убить министра, не увенчались успехом. Как потом выяснилось, и не могли увенчаться. Потому что Карпович оказался одиночкой.

Против чего же в данном случае «протестовал» берлинский студент?

Однажды он прочёл в германской прессе, что российские власти предприняли беспрецедентные репрессии в отношении киевских студентов. За политические выступления молодые люди были отданы в солдаты. И Карпович решил, что именно он должен отомстить системе за проявленную жестокость к киевлянам. Наиболее показательным и заметным актом, на его взгляд, было бы убийство высокопоставленного чиновника. Например, министра народного просвещения…

Прибыв в северную столицу, он двое суток не выходил из номеров — всё думал, взвешивал, колебался. Потом составил прошение о зачислении в студенты Петербургского технологического института, взял револьвер и пошёл на приём в министерство. Судьбу окончательного решения Пётр доверил случаю. А случай не замедлил представиться — в виде пренебрежительного отказа в открытии реального училища для разночинцев…

Жизнь после смерти

Реакция властей на выстрел Карповича сыграла дурную службу всей российской истории. Террорист добился желаемого. Через три месяца после его выстрела все студенты, отданные в солдаты, были возвращены в родные университеты. А террористы — или бомбисты, как их тогда называли, — получили реальное подтверждение своей теории: империю можно и нужно шантажировать, диктовать ей свою волю взрывами и выстрелами. И они взрывали и стреляли. Фактически Карпович открыл счёт громким убийствам века. Только в 1901-1911 годах эсеровские боевики совершили 263 террористических акта. Их объектами стали 2 министра, 33 генерал-губернатора, губернатора и вице-губернатора, 16 градоначальников, начальников окружных отделений, полицмейстеров, прокуроров, их помощников, начальников сыскных отделений, 7 генералов и адмиралов, 15 полковников, 8 присяжных поверенных, 26 агентов полиции и провокаторов. Масштабы потрясают и в наше время.

…Вопреки ожиданиям, молодого террориста не казнили. По приговору Петербургского окружного суда ему определили двадцатилетнюю каторгу с лишением всех прав состояния. Но вместо каторги Карпович попал в зловещую крепость Шлиссельбург, превратившуюся к тому времени в своеобразную «школу терроризма». И там уже окончательно закрепил свое «образование».

К 1901 году в крепости успели отбыть 18 лет из пожизненного срока заключения знаменитые цареубийцы-народовольцы. Для Карповича, как и для многих студентов-вольнодумцев, соратники Кибальчича и Перовской были настоящими кумирами — едва ли не мифическими персонажами, героями народовольческого эпоса. И в крепости он неожиданно встретился лицом к лицу с живыми «легендами».

Шлиссельбургцы, отбывающие срок в одиночных камерах и лишь недавно получившие право на совместные прогулки по тюремному двору, приняли «новенького» с широкой душой. Для них он был источником новостей о современной жизни, событиях в мире и развитии политической борьбы за последние двадцать лет! Добившиеся самоубийствами товарищей и голодовками послаблений в тюрьме, народовольцы научили Карповича переплётному делу, столярному, сапожному и кузнечному ремеслу. Пожалуй, никому из них на свободе эти навыки не пригодились. В том числе и Карповичу. Однако учёба оставалась лучшим способом занять свои мысли и спастись от сумасшествия. Шлиссельбургцы знали это на «живых» примерах.

После первой русской революции в 1905 году цареубийцы были отпущены на свободу, а Пётр Карпович отправлен на обычную каторгу в далекий Акатуй. Откуда через два года бежал. Кстати, при весьма странных, даже невероятных обстоятельствах. По одной версии он, отпросившись у жандармов в лавку за покупками, просто купил билет и преспокойненько через всю Сибирь и Россию уехал за границу. По другой, Карпович был освобождён по просьбе руководителя боевых эсеров, ведущего двойную игру с охранкой, — знаменитого Азефа.

Оказавшись за границей, Пётр примкнул к «Боевой организации» эсеров и стал одним из надёжнейших помощников Азефа. Именно он готовил покушение на Николая II, которое, по счастливой случайности не удалось.

Вернувшись к «революционным делам», Карпович ещё больше ожесточился. По свидетельствам современников, он стоял за многими кровавыми операциями эсеров. Как вспоминал знавший его знаменитый эсер-террорист Б.В. Савинков, Карпович «признавал только террор и с оттенком пренебрежения относился ко всякой другой партийной работе». «Нас вешают — мы должны вешать. С чистыми руками, в перчатках нельзя делать террора. Пусть погибнут тысячи и десятки тысяч — необходимо добиться победы», — заявлял «гомельский мещанин», потомок великой императрицы…

Однако вкусить победы революции 43-летний Пётр Карпович так и не сумел. Известия о российских событиях февраля 1917 года застали его в Англии, и «гомельский мещанин» тут же решил вернуться на родину. В конце марта с группой русских политэмигрантов он сел на английский теплоход, следующий в Россию. Но… Тут уж, наверное, сама судьба вмешалась. В Северном море пароход был атакован немецкой подводной лодкой. Судно пошло ко дну. Некоторым пассажирам удалось спастись в корабельной шлюпке. Карповича среди них не было…

А в Гомеле с приходом большевиков появилась улица его имени. Будто бы не было лучшей персоны среди тысячи знаменитых земляков для названия одной из центральных улиц города…

Алла Яковлева
Гомельская правда, 7 июня 2005