Кто вы, Николай Дворников
ГЕРАСИМ
Шел 1936 год…
1
А если Аркадия арестовали?
А если они уже следят за площадью около суда, за улицей?
И все-таки Герасим решил идти. Взглянул на часы. С «Электролита» через семь минут будет возвращаться смена. Многие рабочие пойдут той улицей, мимо суда…
Он идет. Спокойно на улице. Спокойно на площади у здания суда. Спокойно у подъезда — прохаживаются полицейские, меся сапогами слякоть, тают на плечах у них снежинки.
Почему спокойно, черт возьми?!
…И снова лицо Аркадия перед глазами, вот вечер — они двое в комнате, бутылка вина на столе.
— Почему до сих пор не выполнено решение ЦК партии? — спрашивает Аркадий.
— Ты знаешь — это не так просто. Провокатор спрятался в дефензиве1 — отвечает Герасим.
— В таком случае его надо убрать либо в самом суде, либо в дефензиве, — горячится Аркадий2.
— Нужны особые люди, — говорит Герасим.
— Я дам таких людей.
Герасим улыбается в ответ.
— Послать людей просто. А если бы тебе самому пришлось идти?
Аркадий замолчал, словно споткнулся, потом вспыхнул:
— Хорошо, обеспечь меня пистолетами.
— Да я пошутил, не принимай близко к сердцу.
— Такими вещами не шутят!
Помолчали.
— Ладно, подумаем, — ответил Герасим.
2
…Герасим сначала не верил, что инструктор Стрельчук (Демка) — агент дефензивы. Инструктор Центрального Комитета комсомола Западной Белоруссии, где он, Герасим, первым секретарем, — непостижимо! Потом начались аресты, и сомнения рассеялись. Герасим ругал себя — не раскусил подлеца. И вот теперь «его инструктор» разъезжал по городам и селам края, выдавая знакомых ему комсомольцев и коммунистов. Два покушения — в Белостоке и Гродно — окончились неудачей. Стрельчук больше не показывался на улице, только на суде давал показания против подпольщиков. Секретариат ЦК Коммунистической партии Западной Белоруссии (КПЗБ) решил привести в исполнение приговор провокатору в здании суда, организацию и руководство операцией поручить лично Герасиму.
Решение привез в Вильно секретарь КПЗБ Павлов:
— Дело поручается тебе.
— Я застрелю его сам.
— Нет, — сказал Павлов. — Во-первых, провокатор знает тебя в лицо; во-вторых, ЦК запрещает тебе так рисковать собой.
…Достал пистолеты, план здания суда, через своего человека получил ключ от прокурорской комнаты. Кого же послать?
О размерах опасности Герасим почти не задумывался — он бы сам пошел не колеблясь; за годы подпольной работы они все привыкли жертвовать собой. Он думал как раз о другом — о том единственном шансе, который, по его глубокому убеждению, предоставляется всегда. И если исполнитель останется жив во время операции — он предстанет перед буржуазным судом. И значит, должен будет показать не только смелость, но и ум, силу воли, выдержку коммуниста.
Герасим предложил Аркадия. В ЦК партии согласились: 23-летний коммунист-подпольщик успел поработать секретарем районного и окружного комитета комсомола, прошел застенки дефензивы
Почему до сих пор не выполнено решение ЦК?
Нужны особые люди. Хорошо, обеспечь меня пистолетами.
27 января 1936 года в суде Вильно слушалось дело группы коммунистов. Без свидетеля Стрельчука там было не обойтись.
Герасим предлагал Аркадию ключи о прокурорской — тот отказался: плохо зная расположение помещений в здании. Герасим предлагал ему ребят в помощь — организовать побег. Нет, лишние люди могут вызвать подозрение.
Аркадий пошел один…
3
Модная шляпа, модное легкое кашне. Модные перчатки, модные ботинки. Полицейский осматривает его, учтиво склоняет голову.
— Куда угодно пану?
— В четвертый кабинет.
— Как доложить господину следователю?
…Когда дверь плотно закрылась, человек за столом подпрыгнул, словно на пружинах:
— Ты с ума сошел!
— Вполне возможно.
— Ты представляешь, как тебя ищут сегодня?
— Это же естественно.
— А если за тобой кто-то шел?
— Но за мной никто не шел. Рассказывай.
Человек сел, стал вертеть в руках лист бумаги…
— Почему ты не дал ему ключ?
— Он не взял.
— Он стрелял из двух пистолетов почти в упор.
— Дальше?
— Отходил к дверям спиной. Двери были заперты. Он высадил их плечом. Охрана стояла на коленях, умоляла не стрелять. Он не стрелял. Но стоило ему повернуться спиной…
— Дальше.
— Девятнадцать ранений.
Герасим молчал. За окном раздались полицейские свистки, смолили.
— Где тело?
— Тело… Ты плохо знаешь своих людей. Он жив. Редкий организм. Над ним колдуют сейчас лучшие…
— Жив?!
Открыли дверь. Человек за столом поднялся.
— Я жду вас, — глядя за спину Герасима, а самому ему протянул руку: — Ещё раз благодарю эе сообщение. Но поймите, главное сейчас — найти Герасима…
4
Последний визит в этот день.
На Поплавскую, дом 7, он всегда идёт без волнения. Жители улицы привыкли, что изысканно одетый молодой человек берёт уроки немецкого у молодой Левиной.
В небольшой комнатке у стола, как всегда, глубокое кресло. Аккуратная стопка свежих газет разных направлений, купленных специально к его приходу. Но сегодня не до газет.
— Рассказывай, пожалуйста.
Хозяйка явочной квартиры, студентка Виленского университета Сара Левина, никогда не умела говорить спокойно, сейчас же она словно пошла в атаку на Герасима:
— Отчаянный человек — представляешь? Я пришла, оглядываю публику. Думаю — кто же? Никого не могла заподозрить… Стрельчука позвали после перерыва. Сначала говорил тихо, потом повысил голос: «Вот они — агенты большевизма!» И тут никто ничего не понял сразу. Как оказался рядом с ним этот военный? Он стрелял. Что началось в зале! Представляешь?
Левина отвернулась к окну:
— Герасим, кто он? Как его звали?
— Не говори о нем в прошедшем времени. Он жив.
Теперь она сидела, а он ходил по комнате и, казалось, не умещался здесь, несмотря на свой небольшой рост. Впервые за сегодня были веселы, светились его голубые глаза.
— Они все равно казнят его.
— Они только так думают. Они не посмеют… Ты понимаешь, что произошло? Ведь не какое-то частное лицо стреляло сегодня в Стрельчука. Нет, все знают — стрелял комсомолец, стрелял в провокатора. Сегодня приговор коммунистов был приведен в исполнение непосредственно в зале буржуазного суда! Каждый честный человек понимает это и будет защищать смельчака…
Пожалуй, мне стоит начать с извинения за вполне вероятные неточности первой части моего рассказа. Да и последующих частей. Я старался максимально следовать документам, но и документов и рассказов очевидцев всегда недостаточно, когда хочешь передать внутренний мир человека, и что-то приходится додумывать самому.
Впрочем, пора объяснить все по порядку.
…Естествен пристальный интерес советских людей к истории своей страны, к малоизвестным её страницам, к забытым именам. Пишутся истории заводов и фабрик, партийных и комсомольских организаций. Идет всенародный поиск.
Но я сразу хочу сузить тему разговора. Меня давно интересовала роль такого исследования и его результатов в судьбе самых молодых и самых многочисленных его участников — школьников, молодых рабочих, студентов.
Короче говоря, хотелось узнать историю какого-то интересного поиска и повнимательнее присмотреться к молодым его участникам.
В конце прошлого года в «Комсомольской правде» промелькнула короткая информация.
«Комсомольцы Гомсельмаша помнят своего первого вожака Николая Дворникова. Они собрали материал о его жизни. Именем Дворникова названа военно-прикладная эстафета, которая ежегодно разыгрывается на заводе. Организатор заводской комсомольской ячейки, потом секретарь райкома комсомола, секретарь Центрального Комитета комсомола Западной Белоруссии, Николай Дворников, солдат Интербригады, героически погиб в Испании в 1938 году».
Однако, приехав в Гомель, я в первый же день понял, что о молодых следопытах материала не получится. Стоило в обкоме комсомола заикнуться о Дворникове — мне сразу назвали фамилию Дробинского и так говорили о нем, что из обкома я пошел прямо к нему.
Застал я пожилого и очень больного человека. Сердечный приступ был у него. накануне, но он заверил, что давно привык к приступам. Мы проговорили весь вечер и весь следующий день. И после я приходил к нему не раз. И думал, что стоило бы написать о нем самом отдельно и отдельно об этом удивительном поиске…
Начался этот поиск в Гомеле в 1964 году при довольно случайных обстоятельствах.
Как-то Я. Дробинского, персонального пенсионера, в прошлом крупного партийного работника Белоруссии, попросили подготовить лекцию.
И вот, листая в библиотеке подшивку областной газеты пятилетней давности, Дробинский увидел портрет, заставивший его остановиться. «Где я мог видеть этого человека!» — подумал он.
В короткой заметке говорилось, что гомельчанин Николай Дворников в тридцатые годы работал в большевистском подполье Западной Белоруссии, потом под фамилией Томашевича воевал и погиб в Испании, что и сейчас в Гомеле живет его мять…
И Дробинский вспомнил, как тридцать лет назад в Минске друг пришел в его кабинет с коренастым голубоглазым пар- , нем и сказал: «Стах Томашевич, работает со мной…» «Работает со мной» значило — в подполье Западной Белоруссии, а роботам «оттуда» не принято было задавать вопросов.
Неужели тот самый парень смотрел сейчас с фотографии?
Спросить друга Дробинский не мог — его уже не было в живых. И тогда он написал в Минск, бывшему секретарю ЦК Коммунистической партии Западной Белоруссии (КПЗБ) Ивану Федоровичу Семенникову (Павлову), которого близко знал. Семенников ответил немедленно: «Твое письмо напомнило слишком о многом. Дворников был удивительным человеком, забыть его просто невозможно…»
Но когда Дробинский нашел мать и сестру Дворникова — выяснилось, что те вообще ничего толком не знают о судьбе сына и брата.
Дробинский поехал в Минск. И прямо с вокзала отправился в Институт истории партии, к бывшему секретарю КПЗБ Николаю Семеновичу Орехво.
— Дворников! Конечно, помню. Я с ним встречался три раза в жизни: на втором съезде КПЗБ, когда отправляли его в Испанию, а впервые 35 лет назад. Комсомольский работник Советской Белоруссии, он пришел с просьбой отправить его на работу в подполье. Я и секретарь ЦК товарищ Боген ничего от него не скрывали — говорили о трудностях подпольной работы, о застенках дефензивы и тюрьмах. Он спокойно все выслушал, не клялся, сказал только: «Никогда я не был так тверд в своем решении, как теперь…»
От Орехво — к Александре Ивановне Федосюк.
— Дворников! — спрашивала она. — Ты имеешь в виду Герасима!
— Нет, Николая.
— Правильно. Но в подполье мы знали его как Герасима. Это не человек — легенда!
А вечером того же дня Семенников рассказывал:
— Учти — Николая хорошо знал наш поэт Максим Танк… Вообще Дворников как-то шире, чем мы, умел видеть людей. Однажды пришел и говорит: «Встретил интересного парня. Поэт и революционер — и то и другое настоящее».
Стали печатать этого парня в подпольных изданиях, кое-что переслали в СССР. Так вошел в нашу борьбу Евгений Скурко — поэт Максим Танк.
…— Евгений Иванович, это правда, что вас «открыл» Дворников!
— Дворников! Герасим. Николай… Вы его знали!
И дальше:
— Вы можете себе представить человека, который все время заряжает окружающих энергией! Таким был Дворников. Вы знали Вильно середины тридцатых! Самые разные политические течения будоражили молодежь. Но в Герасиме было интуитивное понимание скрытой сущности вещей, умение анализировать. В нем сочетались огромный темперамент и глубочайшая выдержка. Был отчаянно смел, выступал на собраниях в самых опасных для подпольщика местах. Умел молниеносно раствориться в толпе. Но это не все. Меня, начинающего подпольщика, притягивали интеллигентность Герасима, его кругозор, его такт в отношениях с людьми… Да, это был прирожденный организатор. Ему я обязан многим…
Сергей Осипонич Притыцкий рассказывал о Дворникове:
Немногие знают, какой это был человек, какой революционер, какой глубокий и сердечный, яркий и страстный оратор. Мне посчастливилось но только работать с ним в подполье. До этого я учился в подпольной партийной школе. Он выступал перед нами. С каким наслаждением мы его слушали! Как остроумно, убедительно, увлеченно и увлекательно формулировал он самые острые партийные положения.
Гомель — Вильнюс — Гродно — Вильнюс — Гомель — Минск — Гомель… Дробинский не жалел ни сил, ни денег, ни здоровья. Он узнал еще несколько имен Дворникова по подпольной борьбе — Роберт, Петька…
И только «Томашевич» оставался белым пятном. Впрочем, в испанской секции Комитета ветеранов войны это имя было известно.
— О комиссаре Томашевиче особенно много говорили после 28 августа 1937 года, когда двумя батальонами из бригады Домбровского был проделан знаменитый ночной переход на Вилламайор де Галлего.
— Ну да, тогда еще Луиджи Лонго, бывший главным комиссаром интернациональных бригад, в особом приказе отметил этот поход!
И снова встречи с людьми, знавшими комиссара Томашевича.
Живущий ныне в Москве инженер завода имени Лихачева Александр Карлович Березин воевал в Испании в бригаде Домбровского. Он вспоминал:
— Арагонский фронт. Тяжелый климат. Безводье, песок. Люди разных навыков, разных национальностей. А главное — многопартийность: анархисты, представители других партий. Здесь сила, выдержка, воля нужны были незаурядные. Станислав Томашевич этим обладал…
Вторая встреча — в Вильнюсе.
…Хозяин поднялся, вышел в другую комнату, вернулся с тетрадкой в руках. Дробинский прочел: «Дневник цветовода». Хозяин открыл нужную страницу. Письмо:
«Вильнюс… Эйхер-Лорке Семену Алексеевичу. Комиссия Павильона цветоводства Выставки достижений народного хозяйства СССР ставит Вас в известность, что выращенный Вами гладиолус фиолетово-красный с синим оттенком, по краям более темная роспись, размером до сантиметров, под названием «Комиссар Томашевич» получил балл 4,7 (из пяти)».
Не забыл лейтенант республиканской армии своего комиссара…
Слишком крепко был связан Николай Дворников с этой землей. Люди помнили его. Стоило вымолвить: «Дворников» — и они останавливались, вспоминали, потом писали письма.
Николай Дворников. Год рождения 1909-й
Строит первый в Гомеле Дворец культуры имени Ленина (до этого город знал лишь дворец князя Паскевича).
Поступает на Гомсельмаш — первенец пятилетки.
Становится инициатором создания на заводе комсомольской организации, избирается первым ее секретарем.
Вместо убитого кулаками секретаря райкома комсомола добровольно едет работать в Тереховский район.
Переходит на комсомольскую работу в город Жлобин.
Избирается членом ЦК комсомола Белоруссии.
Добровольно идет на работу в подполье Западной Белоруссии.
Избирается секретарем окружкома комсомола, потом — первым секретарем подпольного ЦК комсомола Западной Белоруссии.
Организовывает забастовки на заводах Вильно и Белостока.
Руководит разгромом фашистов в Виленском университете.
Руководит Кобринским крестьянским восстанием.
Избирается делегатом II съезда КПЗБ.
Участвует в работе VII конгресса Коминтерна в Москве.
Снова возвращается в подполье.
Организует по заданию ЦК КПЗБ покушение на провокатора Стрельчука.
Является одним из организаторов кампании в защиту жизни Аркадия — С. О. Притыцкого (комитеты спасения героя были созданы в Лондоне и Париже, Нью-Йорке и Берлине).
Во время проверки документов в городе Новогрудке вместе с товарищем обезоруживает двух полицейских, уходит в лес.
Тайными тропами добирается до Варшавы.
Не соглашается с мнением ЦК КПЗБ — ехать на отдых, просит отправить его в Испанию.
Нелегально через Прагу и Париж пробирается в Испанию.
Становится комиссаром добровольческого польского батальона имени Палафокса.
Руководит ночным переходом на Вилламайор де Галлего — по тылам врага.
Мечтает о создании новых польских батальонов — пишет письма во многие страны света и получает ответы…
Сколько стоит за этим сухим перечислением фактов!
СТАНИСЛАВ
1
Только бы не уснуть. Шагать и шагать по песку, по известковой пыли, которая забивает рот и уши, глаза. Ему нельзя уснуть даже на привале. Ему нельзя остановиться. Сколько идти еще? Он не знает сам. Но он должен знать, потому что люди могут в любую минуту спросить, и он должен ответить.
…— Стах, отдохни.
Лейтенант Эйхер-Лорке толкнул его. Рядом ослик. Откуда он прибился к отряду?
— Нет, Семен, нет, пусть ребята.
Бойцы по очереди едут на осле, по-чудному раскидывая избитые в кровь ноги. Станислав идет то позади отряда, и силуэт животного маячит где-то перед ним, то первым — слышит за спиной легкое позвякивание копыт.
Потом ослик исчез так же неожиданно, как и появился. Куда?.. Да какая разница в конце концов! Только бы не уснуть, не остановиться. Которые сутки он не спит? Кажется, третьи. Которые сутки идут они без воды? Кажется, четвертые. Он понимает язык не ясех своих солдат, но слово «пить» можно понять без перевода.
А впереди, справа, снова предательски сверкает водой овечье озеро.
— Не отставать! Пить запрещаю! Ночь на исходе, хлопцы, скоро привал, — командует он.
Сколько еще шагать по известковой пыли?
Раз-два… Раз-два…
Ему чудится Гомель, парк на Соже. Столько зелени, столько воды! Что сейчас — июль или август?..
А кто это кричит так? Кто-то тонет в реке?
…Нет, это не в Гомеле, это тут, в Испании, в Арагонской пустыне. Парень хлебнул воды из овечьего озера, схватился за живот, корчится!
— Я же запрещал пить воду!
Но рокот голосов Станиславу уже не удается перекрыть. Паника, начавшаяся в голове колонны, передается дальше.
— Нас предали!
— Где остальные батальоны! В дивизии и измена!
— Комиссар, митинг!
— Митинг! Митинг!
Митинг сейчас, ночью, когда до рассвета остается полшага?
— Говори, комиссар!
2
Вот он стоит перед ними — и молчит. У него такие же разбитые в кровь ноги, такие же давно потрескавшиеся губы. Он может сказать им, что польские баальоны Палафокса и Домбровского должны были пройти между вражеских холмов в центре, что слева должны были наступать венгерские и югославские батальоны, а справа — батальоны Гарибальди. Но они оказались одни в тылу врага, и отголоски отчаянной стрельбы слева и справа позволяют только строить догадки… Но кто из людей, стоящих сейчас перед ним, не знает этого? Кто не знает из них, что удачный штурм Вилламайор де Галлего открыл бы дорогу на Сарагосу?
И ведь неделю назад, оказавшись в тылу врага, они не захотели возвращаться! Вы что, ребята, не помните этот рейд? Резали провода, рубили телеграфные столбы, Встретили и разбили минометное подразделение франкистов. Перерезали дорогу на Сарагосу.
А засада на дороге? И цистерны с водой, которые приплыли сами в руки? Вы же пили сколько хотели, ребята!
А грузовики с оружием? А толстый подполковник-гитлеровец, недовольно вылезающий из легковушки: «Кто смеет нас задерживать?»
Республиканцы смеют!
А тревожный звон колоколов в Сарагосе? Они же звонили в вашу честь! Да, мы не могли такими силами атаковать город, и противник быстро получил подкрепление. Но разве вздох победы не придал нам веры и сил?
Товарищи! — говорит Станислав. — Вацлав Комар, Бобрус, Рубинштейн и Авгугстенок, оставшиеся прикрывать у пулеметов наш отход, не кричали от страха. Будем достойны их. Нас никто не гнал сюда. Нас привели сюда наши сердца и совесть, и мы не смеем сейчас изменять самим себе.
Он перестал говорить, повернулся, пошел. Что они могли возразить? Он не раз и не два водил их в штыковую атаку. Он вел их все эти дни.
И снова движется колонна. Под руки ведут раненых. Ни одна винтовка не брошена в пути.
Куда приведет этот путь?..
Они тогда вернулись. И ночной переход, совершенный польскими добровольцами в августе 1937 года, стал легендой всей республиканской армии. Синонимом подвига звучало имя комиссара Станислава Томашевича.
Но это, конечно, всего лишь один эпизод испанской жизни Николая Дворникова, как и ликвидация провокатора Стрельчука — одна лишь страница его подпольной борьбы. Я выбрал эти эпизоды, мог остановиться на десятках других…
И все-таки я возвращаюсь на завод, где был Николай Дворников первым комсоргом. Роль поиска и его итогов в судьбе молодых людей — все-таки это остается самым важным: речь идет о формировании характеров.
Казалось бы, комсомольцы Гомсельмаша стали первыми помощниками Дробинского по пропаганде имени Дворникова. Мы знаем о ежегодной эстафете его имени, в заводском поселке есть улица Дворникова.
Показательна встреча с обмотчицей Валей К. — она работала тогда в цехе, который первенствует в соревновании цеховых комсомольских организаций — соревновании имени Николая Дворникова. 8 марта ходила Валя к матери Николая вручать подарки от цеха…
Я зашел в цех во время обеденного перерыва. Торопиться Вале было некуда, и мы спокойно разговаривали в конторке мастера.
— Расскажите мне о Дворникове.
— Ну, — отвечала она, — он был настоящим комсомольцем, всегда хорошо учился. Он погиб в Испании в 1936 году…
«В 1938-м, — отмечаю я про себя, — даты жизни есть на мемориальной доске, что у входа на завод». Слушаю дальше и ловлю себя на мысли, что не имею никакого права устраивать что-то вроде экзамена. Не участвовала Валя К. в поиске. Ну и что! В двадцать лет обязательно ли побить такое нелегкое и кропотливое дело!
Я не ратую еще за одну эстафету…
Вот сидит передо мною Валя К. Наверное, скоро поменяет она свое «К» — мне сказали «по секрету», что Валя на днях выходит замуж, уезжает в другой город. Короче говора, человек на пороге новой жизни, накануне ответетвенного шага.
— Скажите, а была у Дворникова жена! — спрашиваю.
— Нет — отвечает, — вероятно, нет.
«Вероятно» она говорит таким томом, словно говорит «конечно». Почему?
Валя понимает, что о Дворникове она знает немного. Но весь образ Николая в её представлении да и в представлении молодых ребят на заводе уже имеет совершенно определенную транскрипцию. Они понимают, что был Дворников героем и совершил подвиги, но никаких человеческих качеств на его долю между тем не отпускают.
Кстати, о жене Николая. Его мать Мария Антоновна хорошо помнит, как однажды в свой по-обычному короткий приезд домой Николай пришел с молодой женщиной, неся на руках годовалого мальчишку: «Мама, познакомься с внуком Вадимом. А это — моя жена». Они уехали в тот же день, и сын только сказал мельком, что жена учится в Киеве в медицинском институте и что из-за его работы приходится им видеться не часто.
Имя невестки Мария Антоновна не запомнила, имя внука помнит точно. Найти никого из них пока не удалось. (Может быть, поможет вот этот номер журнала!)
Мы часто рассуждаем о положительном герое, о примере, достойном подражания. Мы понимаем, что наше время требует расшифровки не только неизвестных имен, а именно человеческих качеств и что в этом не только суть связи времен, но и единственный залог успеха того или иного положительного примера. Как же иначе может Дворников стать настоящим другом Вали К.?
Я не знаю, с кем в один ряд поставить Дворникова. С легендарным Кузиецовым? С Абелем? С Рихардом Зорге? Может быть, с Оводом — правда, персонаж уже не документальный, а художественный, но в данном случае о другом речь. И в этом ряду не теряется Николай Дворников. Подвиг его неповторим, продолжался он всю его сознательную жизнь.
Воспитанник комсомола, полномочный его представитель, он погиб в 29 лет, но сделанного им хватило бы и на несколько ярких жизней. И разве не святая наша обязанность и задача состоит в том, чтобы Николай Дворников не затерялся, чтобы и для будущих поколений остался он таким же, каким был на самом деле!
НИКОЛАЙ
1
— Мне надо ехать в Тереховку, мама.
— Слышала, сынок. Вещи уже начала собирать.
Отвернулась, украдкой смахивает слезы, чтобы не видел сын.
Взял ее за худенькие плечи, повернул к себе, наклонился, целует ее в лицо, говорит совсем серьезно:
— Меня не убьют, слышишь, мама? — И с улыбкой: — А если что, ты за меня богу по старой дружбе словечко замолвишь…
2
В апреле 1929 года страшная весть облетела Гомель: в Тереховском районе убили секретаря райкома комсомола Куртова. Николай не мог найти себе места, словно портрет незнакомого парня в траурной рамке имел личное к нему отношение. Весь день ходил по заводу словно сонный, начал выступать на собрании в седьмой бригаде — скомкал…
Вечером показал газету сестре Кате.
— Читала?
— Читала.
— Что думаешь?
— Ужасно это,..
По сути дела, он так и не заснул ночью. А утром, никому ничего не говоря, принял решение. На завод не пошел, гудок на смену застал его по дороге в окружком комсомола. У секретаря Павла Паненкова был он первым посетителем. Вошел, сел, даже поздороваться забыл.
— Вот что, Паша, пошли меня в Тереховку вместо Куртова.
— Ты серьезно?
— Не шучу.
— С такой стройки уходишь…
— Знаю.
— А ты в сельском хозяйстве как?..
— Ездил на заработки. Косить умею, молотить.
— Ну что же, — сказал Павел, — приходи завтра на бюро. Один я такой вопрос — сам понимаешь… Гомсельмаш без секретаря оставлять хоть на неделю…
Николай всегда советовался со старшей сестрой и вечером передал разговор Кате. Она встревожилась:
— Тебе так нравилась стройка! Первенец пятилетки. Тебя там ценят.
Он ответил:
— Правильно, возразить нечего. Ценят, уважают, стройка нравится. Но Тереховка — трудный район. Я чувствую, что должен поехать. Мы много говорим красивых слов, но если не совмещать эти слова с действиями каждый день, каждый час — зачем жить?
— У тебя все решено, — сказала Катя.
— Не все. Самое трудное осталось, и я прошу твоей помощи… Надо сказать маме.
Мама…
Как же он не вспомнил о ней сегодня утром? Не спросил сначала ее. Может быть, придется надолго уехать из дому. Года два назад сделал бы он это легко. А сейчас ходил и ругал себя за то, что не спросил сначала совета у нее.
Мама…
Властная и добрая, мудрая и набожая — такой он запомнил ее в детстве. Чем взрослее становился он, тем острее вставала между ним и матерью ее фанатичная вера в бога. Веру эту сын не мог понять, не мог простить. Как-то еще десятилетним сказал:
— А почему все святые босиком и в халатах, а Александр Невский в брюках и сапогах?
— Молчи, не богохульствуй.
Он запомнил разговор надолго и вернулся к нему через несколько лет:
— Какой же Невский святой, если человечьей кровью лед на озере растопил? Просто он хороший полководец.
Покой в доме был нарушен. Спорили до хрипоты… Но сын продолжал «богохульствовать». Кончил школу и вместо «чистой» работы выбрал… стройку. Этого она уже простить не могла — рушились все ее надежды… А он пришел однажды:
— Сегодня меня приняли в комсомол. С богами жить не буду. Или они, или я!
Кричать в ее доме? И вот она уже сама кричит — о нем, о его друзьях, о том, что бог не будет долго этого терпеть.
— Кто накажет, — перебивает сын, — эта деревяшка? Нету его, мама, выдумали! Что дал он вам, ваш бог? Почему сгорела моя маленькая сестренка, ваша дочь? Что он, всесильный, лучину погасить не мог? Почему?…
— По-ка-ра-а-ет!!
Что делать?
В углу стояло охотничье ружье. Схватил, выпалил в иконы. Треснула, раскололась, упала в разлившееся лампадное масло деревяшка.
Схватившись за голову, стояла у стены мать.
Он выбежал во двор.
…А вечером, подавленный, пришел к дяде:
— Что я наделал? Как посмел сорваться?
Происшедшее потрясло его. Третью неделю ночевал Николай у дяди, но думал только о матери. Как он посмел? Всю жизнь жила она так — решил перевоспитывать ружьем? Всю жизнь стирала потную робу отцу, мечтала о лучшей доле для сына. И разве она виновата, что самая светлая ее мечта связывалась с работой конторщика?
Как мог он обидеть такого человека? Человека! Раньше Николай не задумывался над этим словом… Он шел домой просить прощения.
Но оказалось, он не знает своей матери.
Николай не поверил своим глазам — в комнатах не было ни одной иконы!
— Наверное, правда за тобой, Коленька.
Сын вступил в партию — мать закончила ликбез. В пятьдесят лет прочла первую книжку без посторонней помощи. Стала читать запоем.
Они обо всем советовались теперь, часами говорили. Он рассказывал про завод, про будущий город…
…Он погиб 16 февраля 1938 года.
Погиб в бою. Погиб как герой.
И через месяц, узнав об этой трагической гибели, один из друзей его. Григорий Боген, тот самым, что давал ему когда-то путевку на борьбу в подполье, написал:
«Погиб Стах Томашевич. Трудно в это поверить. На рассвете он пошел со своей ротой штурмовать фашистские позиции в горах Эстрамадуры.. Никто не знает, где он лежит… Он пошел со своей ротой, он очень далеко прорвался вперед…
Погиб…
Всем, всем посылаю от его имени последний привет. Его последнее живое дыхание, которое было таким теплым, сердечным, что и сейчас дрожат мои руки, когда я с болью пишу об этом…»
Возможно, через какой-то срок кинорежиссер (почему бы и нет!) будет давать интервью: «Ставлю фильм, об удивительном человеке, — скажет он. — Такой характер! Такая судьба!»
Я хочу, чтобы это был лучший в нашей стране режиссер…
М. Колпаков, наш спец. корр.,
Гомель-Минск-Вильнюс-Москва
«Молодой коммунист» №10, рубрика: Твои герои, комсомол
———————————————————
1 Политическая полиция в буржуазной Польше.
2 Аркадий — подпольная кличка Сергея Осиповиче Притыцкого, ныне председателе Президиума Верховного Совета Белорусской ССР
Выражаю благодарность сотрудникам детской библиотеки-филиала №16 за предоставленный материал.